По Африке на автомобиле

Рассказ о посещении Африки первыми российскими автомобилистами

Ровно 95 лет назад русский автомобильный журналист Андрей Нагель на отечественном «Руссо-Балте» совершил поездку из Санкт-Петербурга во Францию и Испанию, потом, переправившись на пароходе в Африку, посетил Алжир, Тунис и вернулся в Россию. На протяжении всего маршрута спутниками Нагеля были два его коллеги – Евгений Кузьмин и Борис Никифоров. После возвращения Кузьмин написал весьма интересную книгу, которая так и называлась «По Африке на автомобиле». В ней с присущим автору юмором описано путешествие и проиллюстрирован текст его собственными фотографиями и рисунками. И хотя имена участников поездки в книге изменены, в Энгеле легко узнать Андрея Нагеля, в мистере Кине – самого автора, а в Бобе Вильсоне – Никифорова. А вот четвертого участника, от лица которого ведется повествование, в природе не существовало. Это литературный прием, примененный Кузьминым. Сегодня мы предлагаем вашему вниманию отрывки из его книги

Кругом была серая мгла, солнце еще не взошло, и сразу положительно невозможно было определить, где мы находимся – в море или уже в гавани...

Вот она, Африка-то! Туристы с наслаждением водили носами в воздухе... Все шло аккуратно по часам: в пять мы приехали, в шесть нас разбудили, в семь встало солнце, в восемь нас выгрузили, в девять пришло таможенное начальство, в десять нас выпустили на волю и в одиннадцать мы пили кофе в отеле «Континенталь»...

В местном журнале была длинная статья с рисунками, где как раз говорилось о новой только что открытой дороге из Орана в Алжир по берегу моря. Эта красивая и интереснейшая дорога имела большой кусок «нешоссированного» проселка как раз посередине и для автомобиля была непригодна. Теперь ее всю закончили, и статья, кстати попавшаяся нам под руку, расхваливала и очень рекомендовала туристам этот новый путь. Конечно, мы на него и направились.

Выбрались за город очень легко, проехали предместья, которые не отличить от какого-нибудь захолустного городка Франции, и очутились на отличном шоссе, особенно обрадовавшем нас после «замечательных» дорог Испании — давно мы не видали настоящей французской дороги... Довольно рано мы приехали в Мостаганем, очень чистенький и уютный городок, где нужно было позавтракать, так как впереди уж вовсе не было подходящих мест для этого занятия...

Дорога шла прямо на берег моря, очень высоко над водой, вся была живописна и очень хороша. Это все новые места, железной дороги здесь нет: она от Мостаганема ушла вправо, а шоссе только что прорезало это побережье, дикое и нетронутое. Здесь на протяжении ста сорока километров нет ни одного населенного местечка, но они, конечно, скоро появятся – и люди, и города, и, разумеется, дорога.

Сверху издали мы увидели роскошный пляж, тянувшийся несколько километров под утесами, длиннейшая прибойная волна набегала ровной белой полоской на светлый песок...

    — Прелестное местечко! Здесь, наверное, будет скоро курорт! – предсказал Энгель...
    — Вот так у нас в Африке!!! Какие масштабы! – с гордостью сказал мистер Кин.
    — Во всей Европишке не найдется такого пляжа!..

Долго провозились мы на этом пляже, так долго, что, когда собрались уезжать, солнце было уже над горизонтом, а впереди оставалось еще до ночлега верст семьдесят извилистой и очень трудной дороги. Для ночной езды вообще береговые дороги не слишком удобны, а тем более совершенно незнакомые и безлюдные. Не успели мы тронуться в путь, как неожиданно полил дождь, и такой усердный, что пришлось остановиться и поднять верх. Через полчаса наши фары уже горели, и все кругом исчезло в темноте, кроме ярко освещенного пятна впереди. Дождь барабанил по крыше старательно, на дороге уже красовались лужи, и крупные пузыри прыгали по ним. Кругом появились деревья, причудливые, точно привидения, дорога шла все время извилинами: то и дело наше светлое пятно соскакивало с шоссе и совсем некстати освещало или каменистую, обрывистую стену, или густую лесную чащу, или вовсе исчезало где-то в далекой бездне. Нигде на поворотах не было ни парапетов, ни заборов, ни даже простой тумбы: малейшее неправильное движение руля, и мы соскочили бы с мокрой дороги куда-то в темное пространство, может быть, очень далеко вниз...

Алжир вытянулся длинной узкой полосой вдоль моря по крутым склонам холмов, увенчанных остатками старины, не слишком древней, но вполне добросовестно развалившейся...

Шоссе всюду отличные, и их очень много, возделано все очень старательно; городишки и предместья прескверные, и все жители – или европейцы, или арабы, до того объевропеизировавшиеся, что даже цветом почти не разнились от белых…
    – Нигде и вовсе нет Африки! Ее всю европейцы съели! – сказал Боб Вильсон.

Он, кажется, был прав. Пейзажи действительно были безнадежны – ни пальм, ни даже кактусов, только овощи да чахлые деревца... В отеле было сыро, холодно и неуютно...
    – Никак не могу взять в толк, при чем тут Африка? – удивлялся Энгель.
    – В Ницце было много теплее!

Прочие туристы мрачно соглашались. Алжир никого из нас не пленил, особенно при такой погоде, и решено было здесь долго не засиживаться, а ехать в Бискру, где вечное лето (по рекламе)...

Как назло, дорога, за отменное качество которой мистер Кин ручался, оказалась вся подготовленной к ремонту: была расковыряна и местами посыпана уже щебнем, а по большей части просто плоха и избита. Колеи были порядочные, и грязи предовольно. Но ехали все-таки быстро: наша машина и не такое выдерживала – не удивишь! Энгель даже ободрял: «Все-таки не Испания!» Почти все время вдоль шоссе тянулись ряды огромных эвкалиптусов, но помимо этого дорога была скучна, пейзажи вовсе отсутствовали...

Шабет-эль-Акра в переводе значит «ущелье смерти», и действительно трудно придумать более мрачное и величественное место. Огромные горы лопнули, и образовалась узкая щель больше тысячи метров глубины; какого происхождения это ущелье, трудно сказать, — вероятнее всего, промыто водой. Скалы по обе стороны отвесные, голые, серые, темно-красные, черные – самых причудливых оттенков и форм; кое-где попадаются наслоения разных допотопных формаций, глубокие расселины, зияющие мрачные пещеры. Мертвая тишина, полное безлюдье – настоящее «ущелье смерти».

Шабет-эль-Акра не имеет в Европе соперников, кроме грандиозных ущелий нашего Кавказа. В Швейцарии, в Альпах, попадаются дороги по берегу реки в глубоких ущельях, но нигде не встретить такой чудовищной высоты голых стен, сдавивших узкую дорогу. Неба почти нигде не видно – скалы висят над нашими головами страшно высоко.

    – Сверзится такая штучка на голову – щекотно будет! – философствовал Боб Вильсон, задрав голову кверху.
    – Э! Пока оттуда будет падать, успеем отъехать! – успокоил его Энгель.
    – А, наверное, падают камешки! Вон сколько их! – Энгель указал на дно ущелья, где река бешено продиралась между бесчисленными камнями. Ущелье было очень красиво на всем протяжении, а оно тянулось почти на двенадцать верст...

Крутыми спусками мы сползли в долину и сейчас же полезли снова на второй перевал в тысячу с лишком метров. Нет ничего глупее, как спускаться, чтобы подыматься опять, а на горных дорогах приходится проделывать это почти все время..

Город Сетиф лежит на высоте тысячи метров и является центром большой области, занятой хлебопашеством. В маленьком городке живет целая масса богатых землевладельцев, которые все обзавелись автомобилями, чтобы ездить в свои имения, так что по процентному отношению число автомобилей в Сетифе едва ли не больше, чем где-либо в Европе…

Дорога из Сетифа в Константину не только не замечательна и не интересна, но прямо-таки скучна и утомительна. Верх был поднят, и мы дремали, не обращая внимания на местность. Дремал и Энгель, настолько, что вопреки своему обыкновению наехал на гусей и обезглавил двух к великому восторгу Боба Вильсона.
    – Ага, не пропал денек! Пару гусей сразу! Недурно! – радовался американец.

Для деликатной натуры Боба раздавить кого-нибудь было истинным праздником души, но бесчувственный Энгель не принимал этого в расчет и как нарочно ездил так осторожно и так старательно замедлял ход и объезжал всякую скотинку, что праздники на улице Боба бывали очень редко. Надо было видеть его волнение, когда стадо баранов попадалось на пути и по бараньему обычаю бросалось всей массой через дорогу.

    – Андрюшечка! Дави, дави, что ты зеваешь! – кричал Боб, подпрыгивая на месте и мысленно направляя автомобиль в самую середину бараньей толпы. Но, увы, Энгель тормозил и пропускал всех баранов.
    – Эх, хоть бы маленького! – сокрушенно вздыхал Вильсон, видя, как жирные тонконогие бараны невредимо выскакивают перед автомобилем, но и маленькие успевали спастись, и огорченный Боб принимался пилить невозмутимого Энгеля и соображать, сколько бы он передавил, если бы был за рулем…

Как ни странно, чем ближе к Константине, тем делалось холоднее: ветер налетал порывами и был прямо ледяной. Мы навьючили на себя все, что только могли, но все-таки промерзли насквозь. Мистер Кин давно исчез под брезентом, всякими тряпками и сверху даже сам себя придавил чемоданом, чтобы теплее было, отказавшись от своей обязанности следить за дорогой. Солнце было еще над горизонтом, когда мы подъехали к Константине, так что мы еще смогли полюбоваться сквозь слезы, стоявшие в глазах от холода, на замечательную панораму города...

Холод был невероятный, и резкий ветер доводил нас до отчаяния, когда мы остановились наконец-то у одного из двух «лучших» и одинаково скверных отелей города. Отель был плохонький, а хуже всего то, что в комнатах стоял легкий морозец, и отопить их не могли по неимению соответствующих приспособлений...

Энгель стоял среди комнаты в «баране» и в «авиаторе», не решаясь ничего с себя снять, и в горестном раздумье созерцал кровать, точно это было орудие пытки. В комнату вошел мистер Кин.

    – Ты что же не раздеваешься? – иронически спросил он своего друга.
    – Желал бы я знать, кто, кроме Боба, здесь может раздеться? – мрачно ответил Энгель.
    – А у меня тепло! – похвастался египтянин.

Энгель не поверил.
    – Откуда тепло? Я у тебя был в комнате – там было еще холоднее!
    – А теперь тепло! Я даже разделся! –хвастал мистер Кин, и действительно, он был полуодет.
Заинтересованный Энгель не поленился заглянуть в комнату мистера Кина и пришел в полное недоумение: в комнате было почти тепло.
    – Как это ты сделал?! – взмолился Энгель.
    – Хочешь, и у тебя натоплю?
    – Конечно, хочу!
    – Это, брат, наш африканский камин, – объяснял мистер Кин, вытаскивая объемистую бутыль. —Мы столько раз этот способ применяли!

Способ оказался немудреный: в умывальную чашку он вылил спирт и зажег его. Синее пламя весело запрыгало над чашкой.
    – Через пять минут будет тепло! – обещал мистер Кин и, пожелав спокойной ночи, удалился.

Энгель уселся ждать, пока спирт выгорит, но прошло четверть часа, в комнате стало довольно тепло, глаза слипались, а спирт все еще горел.
    – Как его погасить? Задача мудреная!

Пришлось волей-неволей сидеть и ждать. Бедный турист не выдержал и заснул сидя. Глубокой ночью Энгель проснулся и долго не мог понять, где он и что с ним. Наконец, сообразив все в должной полноте, полез, не раздеваясь, на кровать и навьючил на себя все, что только было в комнате. Египетская система отопления действовала только на полчаса, а потом делалось еще холоднее.

Если операция укладывания спать была довольно мучительна, то вставание утром представлялось не более увеселительным занятием. За ночь в комнате делалось еще холоднее; чтобы вылезти из кровати, приходилось сбросить одеяла и перины, а на себя надеть было уже нечего – все и так оставалось неснятым.

Настоящий сюрприз ждал нас поутру после довольно скверно проведенной ночи: шел снег! Сперва мы не поверили глазам, но сейчас же убедились, что мы не бредим, и настоящий густой снег валит с темно-серого неба. Крупные хлопья неслись по ветру, кружились, падали и не таяли – все было белое, очевидно, был и мороз. Старый хозяин отеля – француз с сизым (может быть, от мороза) носом – радостно хохотал и высказал мнение, что нам, как русским, должен быть донельзя приятен такой сюрприз; сам он еще никогда снега здесь не видел!

Мы поспешили его уверить, что нам не так уж весело смотреть в Алжире на снег, от которого мы убежали из России, и еще менее утешительна перспектива мерзнуть на дороге, где мы рассчитывали погреться на солнце. Хозяин, кажется, нашей точки зрения не понял и не оценил тех полновесных проклятий, которыми мы угощали погоду...
    – Едем в Сахару, а одеваемся, точно на полюсе! – удивлялся полуживой Энгель...

До Батна добрались совершенно незаметно. После него дорога сразу стала опускаться, но на погоде это не отразилось. Через шестьдесят верст мы подъехали к знаменитому ущелью ЭльКантара – «ворота пустыни», и здесь мы решились опустить верх, чтобы посмотреть хоть на ущелье... Не успели мы оглянуться, как «ворота пустыни» кончились. Последняя группа пальм осталась позади, перед нами была пустыня: желтые пески, красные скалы и ледяной вихрь, поднимавший целые тучи пыли. Прелестно! Дорога опускалась в долину, впереди виднелся последний невысокий перевал. Когда мы добрались до вершины его, перед нами развернулась бесконечная даль Сахары, синевшая, точно море. Внизу совсем близко был обширный лес пальм и кучка домов. Это и была Бискра – земной рай.

Бискра – сад Аллаха

    – Вот она, Бискра! Сад Аллаха, волшебный рай, чудом заброшенный в пустыню!.. Недаром мы промчались тысячи верст, переплыли моря, перенесли столько невзгод! Вот мы у цели! Перед нами Бискра, и в ней «вечное лето», и т.д. и т.п.

Но нечего греха таить! Чувства моих спутников были далеки от восторга, и выразили они их в соответствующей форме:
    – Это и есть Сахара? – произнес Энгель тоном убийственного пренебрежения.
    – Пейзажик самый нестоящий! – оценил Боб.
    – Трущоба! Я же говорил! – скрепил мистер Кин…

Полюбовавшись малое время на голубую даль, мы спустились зигзагами вниз; теперь эти горы, казалось бы, должны хорошо закрывать нас от холодных ветров – не тут-то было! Вихрь свирепствовал по-прежнему, и холод был такой же. Переехали железную дорогу недалеко от невзрачной станции и очутились в городе на главной улице среди скверных домишек. Ну и город! Ну и улица! Все европейское, самое захолустное, плохонькое...

Hotel Royal, который бессовестно рекламируется как лучшее и роскошнейшее учреждение этого рода, оказался, в сущности, вовсе третьеклассной гостиницей. Претензий было без конца, но комфорта и красоты очень мало... В прочие «отели» и войти страшно... Устроившись в этом «роскошном» заведении, мы отвезли автомобиль в гараж и позавидовали нашей коляске: гараж был отличный, с ямой, отопленный и даже чистый.

Два-три автомобиля стояли там, доказывая, что не мы одни являемся автотуристами в Бискре. Вообще туристов мы видели мало, и все они имели ошалелый вид; на каждом лице ясно можно было прочесть: «И какой черт меня сюда занес?..»

Вечером мы, грешные, посвятили свой досуг (вынужденный) писанию десятков открыток всем своим друзьям и знакомым. Открыток здесь бесчисленно много, и открытки хорошие: и пустыня, и пески, и солнце, и верблюд, и арап; эффектно, африканисто, картинно, и холодный ветер с открытки не дул...

И мы писали... «Привет из пустыни! Вы там мерзнете, а мы изнываем под палящим солнцем Сахары...» – строчил Энгель петроградским своим приятелям.

«Вчера мы едва не раздавили льва!..» – лаконично сообщал Боб Вильсон своим друзьям в Америку.

Не кошек же давить в Сахаре! Один мистер Кин не желал делать рекламу этому гнусному месту, но и он стыдился написать, что мы мерзнем; да и кто бы мог поверить такой неправдоподобной шутке? В Бискре – мерзнуть! Это вообще не входит в общечеловеческие представления...

Поздно вечером Энгель придумал нам развлечение. В глубочайшей тьме мы поехали на автомобиле, выбрались за старую Бискру, остановились в полном безлюдье и стали снимать фотографию. Энгель давно уже мечтал сделать ночные снимки при свете наших фар и решил, что более подходящих условий ему никогда не дождаться. Зажгли и ацетиленовые, и электрические фары и встали так, чтобы их свет падал на развалившуюся глиняную стену и группу развесистых пальм, которые вырисовывались на черном фоне, точно вырезанные из бумаги. Ветер к ночи стих, и ветви пальм не шевелились.

Поставили сразу два аппарата: один на автомобиле, другой посреди дороги – и позади, чтобы вышел и силуэт автомобиля. Картинка получалась эффектная, даже и на матовом стекле... Боб Вильсон отчаянно бранил фотографов и уверял, что ничего все равно не выйдет. Вдруг дикий рев прервал его слова, такой рев, что Боб в ужасе метнулся и опрокинул аппарат вместе с треножником.

    – Лев!
    – Сам ты лев! Леший муромский! – набросились на него фотографы. – Испортил нам снимок!
    – Охотник несчастный, не можешь осла от льва отличить! – издевались друзья над оконфузившимся Вильсоном.
    – Неужели не слыхал, как ослы ревут? – приставал мистер Кин...

Провозились мы с этим фотографированием долго, промерзли окончательно, но, надо сознаться, что снимки вышли по предсказанию Боба бросовые; это обнаружилось только впоследствии – по проявлении. А пока все были очень довольны.

На другой день с утра мы пустились в экскурсии по всем правилам честного туризма, только без гидов. Выезжали из Бискры на автомобиле для исследования «пустынной пустыни» во всех направлениях, где имелись только намеки на дорогу, ехали по сухому избитому грунту, пока не приезжали в такое место, где кругом даже в бинокль ничего не было видно, кроме оставшейся далеко позади горной цепи, и возвращались обратно.

Раза два слегка увязли в песке, но ничего не только примечательного, но вообще ничего не видали. Пески, поросшие пучками каких-то растений, пески вовсе ничем не поросшие, пески коричневые в виде волн застывшего моря, пески гладкие, словно озеро, – вот и вся пустыня! На фотографиях она выходит много эффектнее, заманчивее и ужаснее!..

Доезжали мы до маленьких оазисов, где десятка два окоченевших от холода эфиопов сидели в лохмотьях у каких-то тряпичных юрт и, кажется, сами удивлялись, что они еще живы..

– В Сахаре житье-то несахарное! – сострил Боб, разглядывая детей пустыни.

Мы сняли с них фотографии, чему они даже не сопротивлялись, одарили мелкими подарками и поехали назад. Добрались до дюн, откуда начинаются сыпучие пески, передвигающиеся по ветру и все время меняющие форму, поглядели на них и убедились, что на автомобиле туда нечего и соваться...

Публикацию подготовил: Константин ШЛЯХТИНСКИЙ