Люди встречаются и со временем расстаются — это нормально и привычно. Расставание с одними проходит незаметно, других вспоминаешь с теплотой долгие годы. Не то чтобы ты постоянно думаешь об этих людях, конечно нет, мирская суета и новое общение заполняют твою жизнь без остатка, но иногда в памяти вдруг ни с того ни с сего всплывает образ, уже подернутый туманом времени, и ты, вспомнив его, улыбаешься, и на душе становится легко и приятно
Ненадолго вошел в мою жизнь Дима Гринпис, но за тот короткий срок, что мы существовали в одном коллективе, успел натворить столько всего, что хватило бы не на один рассказ. Его привез с собой в качестве штурмана на выезд нивоводов Леха Вездеходов. Было это в 2003 году. Гринпис тогда был просто Димой. Молодой жизнерадостный парень, одетый в синий рабочий комбинезон, черные ботинки и черную же бандану с желтыми значками радиации. Впоследствии он всегда одевался в лесу только так, в другом наряде его никто не видел.
Дима сразу же развел бурную деятельность по расчистке дороги, в процессе которой был полностью сметен подлесок на пути нашего следования. Читатель может справедливо возмутиться: мол, ай-яй-яй, как же так, почто же вы деревья-то рубили?! Не волнуйтесь, тот участок леса, в котором мы, мучимые угрызениями совести, извели пару десятков кустов, был полностью срублен в процессе строительства микрорайона Кожухово. Ну, да мы отвлеклись.
Накатавшись по лесу, мы остановились у заключительной лужи на выезде и начали приводить машины в порядок. Дима же схватил буксировочный трос и принялся остервенело (он все делал только так) полоскать его в луже.
— Ну что, Гринпис, все деревья в лесу срубил?
— А почему это я Гринпис?
— Ну а кто еще? Ты же настоящий друг леса. А прозвище мы тебе сегодня все равно дадим. Не нравится Гринпис, тогда будешь енотом-полоскуном.
Дима на мгновение задумался, даже трос перестал полоскать.
— Не, енотом не хочу, зовите уж лучше Гринписом.
Вот так он и получил свое прозвище.
Кого за водкой посылать?
После финиша гонки «Весенний призыв — 2003» народ с чувством исполненного долга яростно квасил. Как часто бывает в подобных случаях, водка закончилась раньше, чем желание ее пить. Поэтому коллектив незамедлительно приступил к прениям на тему: «Кто побежит?» И Гринпис вызвался быть гонцом. Надо сказать, что дорога к базовому лагерю традиционно являла собой мощнейший расколбас, а приехал Дима на ушатанной «четверке» «Жигулей». Все поржали, но тут выяснилось, что Гринпис совершенно не шутит. Он завел машину и умчал в направлении деревни. На полпути к магазину «Жигули» застряли окончательно. Жизнерадостный Гринпис вышел из машины и принялся ждать: может, кто-нибудь выдернет. Первым подъехал какой-то зритель на чистом и блестящем Pajero. Прицепили трос, паджеровод дернул, и Димина «четверка» наделась фарой на клык бампера автомобиля добровольного помощника. Владелец новой машины застонал, счистил с бампера осколки от фары и ретировался. Дима продолжил ждать спасения. Следующим на оживленном маршруте «базовый лагерь — винный магазин» попался обрубок «уазика», подготовленный, как сейчас уже нельзя: он весь состоял из огромных колес, грязи и пьяного экипажа.
— Мужики, дернете?
— Говно-вопрос! Цепляй.
Дима прицепил трос, сел в машину, и тут мужики дернули… «Четверка» оторвалась от земли и полетела за «котлетой», периодически стукаясь о дорогу и снова взмывая вверх. Дима сигналил и орал в окно, что хватит, размахивая высунутой рукой. Мужики из УАЗа тоже сигналили в ответ, махали руками и орали, но сквозь гремящую из кабины музыку расслышать что-либо было невозможно. Скорость движения возрастала. На очередном крутом вираже Димин «жигуленок» вышел на внешний радиус и со всего размаха влепился в дерево. Оторвавшийся передний бампер, радостно позвякивая, умчался вслед за пьяными спортсменами, которые продолжили движение к магазину, по-прежнему крича и сигналя.
К костру Дима вернулся уже затемно. Грязный и задумчивый, он брел меж палаток, а в руках его поблескивали отражением костра две бутылки водки.
Горн, пила и палатка
Гринписа всегда переполняла кипучая энергия. Он совершенно не мог находиться в состоянии покоя. Помню, как-то, наколбасившись в болоте, мы наконец-то выбрались на сухое. Вылезли из машин и повалились на землю без сил. Лежали на короткой весенней травке, курили и жмурились на солнце, давая отдых гудящим мышцам. Вокруг нас, вооруженный лопатой, бегал Гринпис. Он подобрал валяющийся деревянный шест и закапывал его в землю, шест отказывался стоять ровно и падал, Дима поднимал его и вкапывал снова. Смысла в этих действиях не было никакого, но имелась кипучая жажда деятельности.
А в какой-то момент он начал возить с собой пионерский горн. Играть наш энергичный товарищ на нем не умел, и лагерь то и дело оглашал протяжный вой, переходящий в неприличные звуки. Как-то он особенно достал всех своим горном, и тот был у «трубача» реквизирован под предлогом того, что ночью принято спать, в крайнем случае тихо выпивать, но уж никак не дудеть в идиотскую дудку. Дима признал, что вел себя неправильно, пообещал впредь думать головой и, как только горн был реквизирован, схватил бензопилу и начал пилить дрова… Несмотря на все его выходки, Гринпис ни разу не был бит, что говорит как о любви к Диме как таковому, так и терпимости нашего коллектива к дебилам в целом.
Однажды выпивший больше обычного Дима залез поспать в совершенно чужую трехместную палатку, в которой уже лежали четверо. Целиком он в ней не поместился и остался по пояс торчать на улицу. Обитатели палатки пытались объяснить незваному гостю, что он сильно ошибся, и потому самое время вылезти отсюда на фиг и пойти искать свою собственную палатку, на что Гринпис, не стесняясь в выражениях, отвечал, что, раз все набились в его палатку, пусть теперь спят молча, а не хамят законному владельцу. Рассвет Гринпис так и встретил: наполовину торча из чужой палатки.
На бреющем полете
Но самый страшный и глупый из произошедших с ним случаев имел место в подмосковных Люберцах. Гринпис и Серега Муля выпивали у Лехи Вездеходова, где, набравшись до розовощеких слонов, решили немедленно поехать на внедорожные соревнования в качестве зрителей. Они загрузились в помойку Гринписа (к тому моменту разбитая древняя «четверка» была заменена на не менее древнюю «шестерку») и помчались. Ехали они минут пять, после чего снесли мачту городского освещения, которая от удара переломилась на высоте трех метров от земли. «Шестерка» же обхватила столб, как теплая жвачка. Гринпис и Муля оказались в больнице. Я вскорости приехал туда и, несмотря на плачевное состояние Димы, долго объяснял ему, какой он кретин. Тот слушал молча и виновато кивал. Его нога висела на растяжке, сломанная нижняя челюсть была пришита к верхней. Поэтому слова он цедил сквозь плотно стиснутые зубы: так в старых фильмах коммунисты говорят с классовыми врагами. Тут в палату вошел Муля. У него был сломан нос, и вокруг глаз налились темные синяки. Увидев его, Гринпис попытался улыбнуться и выдавил сквозь сжатые челюсти: «Ого, смотрите-ка — панда!»
Обездвиженный Гринпис занял в палате козырное место у окна, чем был весьма доволен, потому что здесь он мог курить. Но ночью началась гроза, и Диму стало слегка поколачивать статическим электричеством: в качестве проводника выступали аппарат Илизарова, установленный на ноге, и металлические штифты в челюсти. При каждом ударе молнии больной подергивался и стонал. Утром он рассказал нам о своих ночных приключениях. Мы смеялись взахлеб. Не то чтобы нам не было его жалко, просто весь комизм ситуации, в которую он попал исключительно по собственной глупости, не оставлял ни одного шанса человеколюбию.
А потом Димка как-то незаметно ушел в сторону — перестал приезжать на мероприятия. Мы виделись все реже и реже. И вот уже несколько лет не общаемся вовсе. И это очень грустно, потому что вместе с Гринписом из моей жизни ушло что-то светлое и радостное. Как будто он, удалившись из моего поля зрения, прихватил с собой все те добрые чувства, которые вызывал. И когда я вспоминаю о нем, мне каждый раз хочется позвонить, увидеться, снова поехать куда-нибудь вместе. Но скорее всего я никогда этого не сделаю. Почему? Ведь это так просто — набрать телефонный номер. Да потому, что я боюсь… Я боюсь, что встречу совершенно другого человека, с головой ушедшего в быт и зарабатывание денег, с усталыми, потухшими от домашних забот глазами. А возможно, это будет все тот же Гринпис — веселый и неутомимый оптимист, полный жизни и счастья. Встречи с таким Димой я страшусь еще больше. Потому что тогда он не узнает меня…
текст: Леня НЕМОДНЫЙ
рисунки: Катя ЧУДНОВСКАЯ
Обсудить на форуме